"Свидание" ч.2
Dec. 13th, 2005 04:36 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
sunsetfПоскольку гостья уже наверняка проснулась и долгое время оставалась в одиночестве, что входило в противоречие с Эриковыми понятиями о гостеприимстве, пришлось поторопиться, прихватывая по дороге только самое необходимое и легкодоступное. Уже спустившись к озеру, Эрик приостановился, встревоженный – до него доносилось бодрое посвистывание, наводившее на нехорошие мысли. Предположить, что мадемуазель Дайе таким странным образом распевается, не удалось, и пришлось принять тот безрадостный факт, что гостья греет себе воду для купания. Это было лестно – с одной стороны – раз она питала к нему такое доверие, что не поинтересовалась исправностью котла. И немного пугающе, потому что котел работал с оговорками и в своих симпатиях был весьма избирателен. Перса, к примеру, он не переносил и грозился лопнуть, стоило тому хоть кончиком мизинца потянуться к крану. Начав смутно подозревать, пусть и с некоторым опозданием, что сегодня не его день, Эрик на цыпочках пробрался в свои апартаменты и, робко вытянув шею, посмотрел в сторону ванной. Она была заперта. За дверью издевательски журчала вода.
Хозяин дома не на шутку опечалился. Колотить в дверь и требовать у гостьи немедленно покинуть помещение, Эрик постеснялся, даже несмотря на свои далекоидущие планы. Этак можно заслуженно получить мокрым полотенцем по физиономии, да к тому же прослыть нахалом. Уж ладно призраком, это еще куда ни шло. С другой стороны, оправдавшись за вторжение и смазав целебной мазью полученные царапины и синяки, можно было бы считать, что начало желанному сближению положено. Перс бы так и поступил, и Эрик обругал себя за постыдное малодушие. Посвистывая, чтобы заглушить томные рулады котла и успокоить расшалившиеся нервы, Эрик устроил себе временное пристанище на берегу, расстелив на каменной кладке одну из добытых простыней. Шелковые простыли в розочку из отличной подкладочной материи в девичестве носили фамилию «реквизит», так что расходовать их можно было без малейшего укора совести. Корзину он поставил рядом и принялся ждать, убеждая себя, что только-только подошел, и в случае чего будет твердо на этом стоять. Однако несмотря на позу достойного последователя Будды, покой и благодать на него не снизошли. Воображение резво перебегало от картины к картине, не давая скучать: вот прелестная мадемуазель Дайе отжимает белокурые волосы, и пенные струи стекают по ее плечам, а вот лопается труба и... И когда ж она уже наконец отопрет дверь?
Сидеть без дела и ждать было невозможно. Чтобы отвлечься и остыть, побродив по холодной воде, а заодно пополнить скудный рацион, будущий обольститель закатал брюки и, пошатываясь на склизких ступеньках, слез в озеро. В обманчиво-тихих водах водилось немало живности. На этот раз Эрика интересовали ракообразные. Вооружившись худосочным куриным плечиком, он осторожно поводил им вблизи дна, надеясь приманить кого-нибудь цепкого и голодного. Но то ли у цепких и голодных был мертвый час, то ли тощее кожистое крыло не источало соблазнительного аромата, потому что желающих разделить с Эриком щедрую трапезу не нашлось. Проглотив досаду, он наклонился пониже, погрузив руку в воду до самого плеча и ощупывая корягу. Фауна водоема его поползновения демонстративно игнорировала. Эрик был настойчив и, не щадя себя, обследовал каждую нору. В одной даже кто-то пошевелился и попытался шустро спастись бегством. Уже сомкнулись пальцы на скользкой шкуре, и извивающийся хвост взметнулся над поверхностью, когда стало очевидно, что пленный абсолютно несъедобен. Отшвырнув ужа и проводив его кратким напутственным словом, Эрик старательно вымыл руки в озере. Это не помогло. Память о пойманном была въедливой, как нечистая совесть. Он снова вымыл руки, но это снова не решило проблему. Похоже, на него было наложено проклятие хватать голыми руками всякую гадость. Успокоив себя мыслью, что химии неизвестны случаи, когда запах технически не поддавался бы выветриванию, смыванию и оттиранию мыльным камнем, незадачливый добытчик дополнил свой боевой арсенал еще одним крылом и упорно пошарил в углу, взбаламутив ил и песок. Он так увлекся своим занятием, что шаги у него за спиной и долгожданная активность среди донных камней случились одновременно и неожиданно, как, собственно говоря, всегда случаются все неприятности. Через мгновение он уже стоял втянув голову в плечи и прижимая к сердцу руки, с которых гроздьями свисал улов, и с горечью сознавая, что возлюбленная находится в двух шагах, и он даже слышит ее мелодичный голос, а сам между тем не может ни повернуться, ни сказать ей пару ласковых слов. Раки задумчиво отжевывали пальцы, справедливо рассудив, что это занимательнее мертвых куриных крыльев, которым эти манипуляции были бы безразличны. Эрик пытался украдкой стряхнуть их, но боялся совершить чересчур приметное движение и позволить любимой девушке увидеть его столь явно не на высоте положения.
Между тем, Кристина Дайе рассыпалась мелким бисером и была столь сладкоречива, будто это она заманила Эрика в подземелье и строила планы по покушению на его скромную невинность. Призрак оперы едва удержался, чтобы не потрясти головой, очищая слух от странных помех. В голове что-то щелкало, но не складывалось. Кристина Дайе, поющая дифирамбы и источающая яд тонкой лести, с трудом вписывалась в систему его представлений о мире. Но тем не менее, она определенно сменила гнев на милость, раз взяла себе за труд разыскать его и осыпать комплиментами, сладкими, как ярмарочный сахарный петушок. Или - предположил Эрик, стараясь оставаться пессимистом - горячая вода больше не течет, и гостья пришла попросить его взглянуть почему. Стыдясь и краснея, он чуть-чуть повернул голову, не в силах сражаться с искушением уточнить, действительно ли суровая судьба прервала процесс купания на самом интригующем месте, но воображение тут же услужило ему, подсунув образ Кристины Дайе в коликах от веселья, когда она взглянет ему в лицо – то бишь, на его руки в усато-хвостатой бахроме. Уставившись прямо в насмешливые рачьи глаза, Эрик невпопад проворчал маловразумительное обещание хорошо обращаться с гостьей и всячески ей угождать. Особенно убедительно прозвучало клятвенное заверение, что бояться его у Кристины нет никаких оснований. За спиной у него воцарилось напряженное молчание. Видимо, теперь гостья пыталась вписать в свои представления о вселенной причины, по которым ей не следует бояться застывшего по колено в воде человека, так виновато сгорбившегося под театральным плащом, словно он пытался развоплотиться до состояния чистого эфира. Будь в ней капля рассудительности, она в свою очередь поклялась бы в своей безобидности и пообещала не причинять ему никакого вреда.
Эрик в свою очередь ощущал, как его терпение, в котором цепкие клешни проделывали дыру за дырой, плавно, но неотвратимо подходит к концу. Еще пять минут назад он испробовал бы свою сувенирную удавку на любом, кто высказал бы еретическое предположение, что он будет нетерпеливо дожидаться, пока возлюбленная закончит монолог и удалится. Почуяв слабину, мадемуазель Дайе с энергией инквизитора вырывала у него обещание за обещанием. Эрик скрипел зубами, но соглашался, бочком передвигаясь в сторону вожделенной суши. Пятидневного заключения, которые она выторговала, было маловато для осуществления всех планов, но Эрик и сам не намеревался особо затягивать процесс, добродетель долготерпения была ему чужда. Он торжественно поклялся по истечении этого срока отпустить ее на все четыре стороны, мечтая со всей пылкостью своей натуры, чтобы гостья наконец осознала несвоевременность начатого разговора и взяла курс на свою комнатку. В голосе его зазвучало неприкрытое отчаяние, нежданно сослужившее добрую службу. За спиной явственно послышался вздох, преисполненный сострадания. Нежное сердце юной мадемуазель Дайе дрогнуло, и она как будто прониклась всей тяжестью его положения. Эрик втайне возликовал. Перс всегда утверждал, что сочувствующая женщина это уже практически завоеванная женщина, даже если она только что одолжила тридцать су на извозчика, потому что ты проигрался в пух и прах. Мнению Перса Эрик доверял, ведь любовных побед у того было не счесть. По его словам.
Заметно перекошенным, достойным парализованного калеки кивком предложив притихшей от нахлынувших чувств девушке проследовать в комнату, Эрик с облегчением выбрался на берег. Повизгивая и наскоро отдирая улов, у которого были собственные представления о том, кто тут ловец, а кто рыбка, он освободился из плена. Вместо волнительного предвкушения он испытывал ужасную усталость и желание пойти часок-другой прикорнуть на кушетке. Ничего более утомительного, чем подготовка к романтическому ужину при свечах, с ним еще не случалось.
Поставив на огонь кастрюльку и вывалив на кухонный стол лениво шевелившееся содержимое корзины, Эрик достал поваренную книгу. Как правило, ужин доставался ему в уже готовом для употребления виде: стащенный в кухне или заботливо доставленный другом из ресторана. Но бывали и исключения. Открыв книгу на букве «р» и вдумчиво пошевелив губами, Эрик со всей серьезностью прочитал рецепт от и до. Рука, уже потянувшаяся за молоточком, повисла вдоль тела с трагической безнадежностью, и Эрик всем сердцем пожалел, что не пригласил к ужину Перса, чье общество пусть и нарушило бы интимную атмосферу свидания, но бесценные услуги, которые мог оказать этот сильный, волевой человек, перевесили бы нанесенный романтике ущерб. С досадой бросив молоток в ящик стола, Эрик посолил воду и, не придумав, чем бы еще потянуть время, возвел глаза к потолку и попытался разбудить в себе жажду мести. Эти твари только что пытались отщипнуть ему пальцы. Эта мерзко копошащаяся живность выставила его круглым дураком перед любимой девушкой. Раздувая в себе слабую искру ненависти, Эрик поймал одну из жертв за жесткую пластинку хвоста и приподнял над кипятком. Рак одарил его умоляющим взглядом немигающих черных бусинок, и искра потухла, не успев как следует разгореться. Тот, кто в своих фантазиях наводил ужас на могущественных королевских особ, держа их в страхе и почтении, и тайком сочинял авантюрный роман «Человек без лица при дворе падишаха», спасовал перед членистоногим противником, который, будь у него таковая возможность, без колебаний отправил бы Эрика в суп, приправил укропом и уселся читать газету, дожидаясь, пока тот сварится. Изнывая от жалости к самому себе, несчастный повар посадил нервно подергивающийся ужин на салфетку и затосковал. Не считая себя пацифистом и даже доказав крутость своего нрава, перетравив стрихнином всех крыс в окрестностях своего жилища, Эрик все же не готов был к такому открытому проявлению садизма, чтобы кипятить кого-либо живьем.
Пока он медитировал над очагом, проголодавшаяся и порядком соскучившаяся от ничегонеделания Кристина Дайе застенчиво приоткрыла двери кухни. Взгляд нежно-голубых глаз выдавал жалость и легкую тревогу, словно она подозревала, что печально влюбленный учинил над собой в ее отсутствие нечто ужасное. Убедившись, что похититель благополучен и поглощен изучением сборника кулинарных шедевров, она несколько смутилась. Покашливая, чтобы скрыть переполнившую ее неловкость, девушка с деланной бравадой прошествовала к столу и, решив не быть отныне бесполезным нахлебником, со спокойным упорством человека, по десять часов в день упражняющегося в вокальных этюдах, начала отправлять приговоренных в кипяток. Эрик вскрикнул и попытался задержать мучительную казнь, перехватив руку палача. Ноздри Кристины затрепетали, и сама она странно побледнела. Жалостливое выражение на ее лице усилилось стократ, и к нему примешалось нечто другое, уныло обреченное, словно ей положили на блюдце сливочное пирожное, случайно смазав пальцем завиток кремового навершия.
Эрик убрал руки за спину, но было поздно. Шустрый трофей уже отомстил за свой потревоженный послеобеденный сон. Оправдываться было поздно, тем более, что Кристина Дайе уже опомнилась и натянула идеально вежливое выражение лица, приличествующее хорошо воспитанной молодой особе. Эрику, обреченно усевшемуся на стул, прекратив всякие попытки сопротивляться неизбежному, оставалось только наблюдать за тем, как проявляя недюжинную сноровку, гостья топит свои жертвы, не испытывая ни крупицы неуверенности и угрызений совести. Напротив, она даже довольно улыбнулась, прикрыв крышкой дело рук своих, и оглянулась, явно ожидая похвалы. Эрик похвалу процедил, впервые порадовавшись, что под материей, прикрывавшей лицо, не видно исказившей его гримасы. Решительность возлюбленной произвела на него впечатление, хотя и несколько двойственное: она приятно волновала кровь, но вызывала опасения, что если понадобится – Кристина Дайе применит ее и в делах иного рода, и несдобровать тому, кто осмелится нарушить ее планы на будущее. Между тем, как именно этим Эрик и хотел бы заняться.
За ужином Кристина с аппетитом съела несколько раков и куриное крылышко. Эрик благоразумно не рискнул притронуться к капризной пище. В его воображении логическая цепочка последних событий легко экстраполировалась до батальной сцены: гостеприимный устроитель торжественной трапезы бесплодно сражается с жестким панцирем и, наконец, извозившись в бульоне, роняет себе на колени бренные останки упорного врага. Он предпочел быть скромным зрителем, тем более, гостья управлялась достаточно ловко и смотреть на нее было приятно.
Разговор не клеился, хотя он честно ввернул свою репризу про привезенное из Кенигсберга токайское. Пропустив мимо ушей совершенный ради нее подвиг, Кристина тонко намекала, что существовал и иной способ сообщить ей о своих чувствах, кроме заключения в зловещей темнице. «Темницу» Эрик, в глубине души гордившийся своим домом, мысленно пообещал однажды ей припомнить. Намеки и иносказания, которыми щедро сыпала гостья, повергали его в трепет, он не был уверен, что правильно понимает, куда она клонит, но, вспоминая поучения своего более опытного друга, внутренне холодел. Все шло к тому, что сроки уплаты первого взноса контрибуции, взимаемой в пользу победившей стороны, он уже пропустил. В лучшем случае, этот взнос выражался бы в коробке бельгийского шоколада. В худшем – ему следовало бы плотнее заняться устройством карьеры своей протеже и быть понастойчивее, продвигая ее на ведущие партии. Возможно, горстка пепла, оставшегося от контракта мадам Карлотты, по мнению юной певицы, была бы самой достойной оправой для сердца, которое он ей предложил. О том, что благосклонность мадемуазель может измеряться в каратах, Эрик даже думать не хотел. Такое мог сболтнуть только Перс, и то осмелев после бутылки шардоне. Тем не менее, вырвавшийся у него в сердцах ответ граничил с невежливостью, и он сам устыдился того, как двояко можно истолковать сомнительный афоризм, что некоторым приходится довольствоваться тем, что можешь получить. Судя по потемневшему личику сотрапезницы, она восприняла его совершенно правильно – на свой счет. Хотя Эрик от всей души понадеялся, что она припишет сказанное его неприхотливой скромности и неверию в свои таланты покорителя сердец.
Ужин подошел к концу, на столе оставались только пустые раковины панцирей и полуистаявшие розовые свечи, которые распространяли густой лавандовый дух, как в комоде с шерстяными чулками. Эрик тяжело вздохнул. Он сделал все, что мог. И даже кое в чем преуспел, - а что не все сложилось, как задумано, так иначе в жизни и не бывает, он не собирался казниться из-за пары досадных эпизодов, которые наверняка уже преданы забвению. Шансов на выживание было маловато, но ужин съеден, из романтической обстановки выжато по максимуму, подарки вручены, хотя и восприняты без должного энтузиазма, - отступать было некуда, позади только верный Перс, который изведет подколками, если он, Эрик, сейчас струсит.
Мысленно распростившись с жизнью и поднявшись из-за стола, он тщательно отрепетированным, элегантным жестом предложил Кристине руку. Девушка подозрительно покосилась на нее, но не отвергла, и сердце влюбленного совершило радостный кульбит. Галантно распахнув перед спутницей дверь, он переждал овладевший ею приступ легкой застенчивости, крепко удерживая ее руку в своей, и медленно, с достоинством объяснил: «Это моя спальня», а затем поднял глаза и промямлил уже совсем другим, потерянным тоном: «Здесь довольно… э… любопытно».
Когда Перс успел втащить туда и собрать гроб, Эрик не знал, но выглядел тот совсем как настоящий: угрюмо-черный и с алым парчовым балдахином. Балдахин смотрелся нарядно и уютно поблескивал золотым шитьем. Гроб выглядел несколько хуже и будил мысли о вечном.
Пока Кристина Дайе восстанавливала дар речи, Эрик мрачно размышлял о том, как тяжело ему будет обходиться без единого друга после того, как последнего он придушит. Тем не менее, святая убежденность, что ябедничать некрасиво, пусть даже склонный к дурацким шуткам товарищ и заслужил трепку, подтолкнула его пробормотать, доконав и без того треснувшийся по швам романтический момент: «Я сплю в нем, вообще-то».
Кристина была мужественной девушкой, поэтому, отдавая дань хорошему тону, почти не заикаясь похвалила обивку и даже одобрительно потрогала ее кончиком пальца. Руку она отдернула только, когда ненадежная конструкция из папье-маше дала крен на один борт. Эрик решил не снисходить до объяснений, тем более, придумать их слету было не так-то просто. Растеряв весь энтузиазм, он уныло поплелся вслед за спутницей, которая осматривалась, словно попала на экспозицию античных редкостей, и уже нацеливалась на рукописи его симфонии. Вечер угрожал вновь окончиться музицированием, и хотя Эрик и пообещал, что именно этому занятию будет посвящен их совместный досуг, он не подразумевал этого так уж буквально.
Однако ученица тоже, как выяснилось, не испытывала острого желания сразу после ужина заняться вокалом. Сделав небольшой крюк, она миновала орган, держась от него на безопасном расстоянии, и с точностью ястреба, пикирующего на полевую мышь, извлекла другую рукопись, менее возвышенную и не испещренную диезами и бемолями. В глазах у нее впервые вспыхнул живой интерес. Эрик смешался, чувствуя себя мальчишкой, пойманным за кражей варенья. В отличие от грозной симфонии, его литературный опус нельзя было назвать серьезным и высокодуховным. Приключения шпиона и наемного убийцы на службе у восточного правителя, полные амурных похождений, интриг, политических покушений и дьявольских козней впитали в себя все фантазии, которыми он развлекал себя за годы добровольного заточения. Такое не стыдно было показать Персу, и даже почитать вслух главку-другую, посмеиваясь над ехидными комментариями, которыми удостаивал творение друг, считавший себя знатоком персидских реалий, хотя выезжал из Парижа всего раз, и то навестить тетушку в Блуа. Но Кристине Дайе – показать такое Кристине Дайе было все равно, что признаться во всех своих слабостях сразу, все равно что крикнуть во весь голос, что он немолод и одинок, неуверен, беззащитен и погружен без остатка в мир своих грез, где ему все подвластно и всегда сопутствует успех. «Можно?» - спросила она, трепеща от нетерпения и любопытства. Хорошее воспитание заставило ее дождаться ответа, прежде чем открывать. А сказать ей: «Ни за что!» у Эрика не повернулся язык. Она мгновенно уткнулась в рукопись, не пытаясь даже жаловаться на мелкий неразборчивый почерк, похожий на зубья обломанного гребешка. Эрик помедлил, но раз уж все равно к прежним планам возврата не было, принес убранную с глаз долой перед свиданием керосиновую лампу – не портить же девочке зрение, щурясь под свечой.
«Я могу почитать вслух, если вы устали», - предложил он через некоторое время, потому что наблюдать со стороны, как она погружена в мир, который он считал своим, и бродит по нему одна, было невыносимо. Кристина Дайе молча протянула ему рукопись и подвинулась, предлагая присесть рядом, чтобы можно было читать вполголоса. Сама она не произнесла ни слова, а Эрик понимал, как легко вспугнуть неосторожным звуком чувство причастности к миру, где никогда не бывал, а все-таки слышишь, как постукивают по пыльной дороге копыта лошади, несущей загадочного всадника в черном, по следу которого движутся неясные тени асассинов, готовых жестоко расквитаться за смерть афганского короля. Она прикрыла глаза, приобщаясь к чьей-то захватывающей, увлекательной судьбе – одинокая, неуверенная, беззащитная и уже подобравшая кинжал, который обронил таинственный незнакомец в черном, спасаясь от погони, чтобы однажды, приподняв вуаль и с вызовом встретив его взгляд, достать его из-за корсажа и вернуть со словами «Я была там. И знаю о тебе все».
Хозяин дома не на шутку опечалился. Колотить в дверь и требовать у гостьи немедленно покинуть помещение, Эрик постеснялся, даже несмотря на свои далекоидущие планы. Этак можно заслуженно получить мокрым полотенцем по физиономии, да к тому же прослыть нахалом. Уж ладно призраком, это еще куда ни шло. С другой стороны, оправдавшись за вторжение и смазав целебной мазью полученные царапины и синяки, можно было бы считать, что начало желанному сближению положено. Перс бы так и поступил, и Эрик обругал себя за постыдное малодушие. Посвистывая, чтобы заглушить томные рулады котла и успокоить расшалившиеся нервы, Эрик устроил себе временное пристанище на берегу, расстелив на каменной кладке одну из добытых простыней. Шелковые простыли в розочку из отличной подкладочной материи в девичестве носили фамилию «реквизит», так что расходовать их можно было без малейшего укора совести. Корзину он поставил рядом и принялся ждать, убеждая себя, что только-только подошел, и в случае чего будет твердо на этом стоять. Однако несмотря на позу достойного последователя Будды, покой и благодать на него не снизошли. Воображение резво перебегало от картины к картине, не давая скучать: вот прелестная мадемуазель Дайе отжимает белокурые волосы, и пенные струи стекают по ее плечам, а вот лопается труба и... И когда ж она уже наконец отопрет дверь?
Сидеть без дела и ждать было невозможно. Чтобы отвлечься и остыть, побродив по холодной воде, а заодно пополнить скудный рацион, будущий обольститель закатал брюки и, пошатываясь на склизких ступеньках, слез в озеро. В обманчиво-тихих водах водилось немало живности. На этот раз Эрика интересовали ракообразные. Вооружившись худосочным куриным плечиком, он осторожно поводил им вблизи дна, надеясь приманить кого-нибудь цепкого и голодного. Но то ли у цепких и голодных был мертвый час, то ли тощее кожистое крыло не источало соблазнительного аромата, потому что желающих разделить с Эриком щедрую трапезу не нашлось. Проглотив досаду, он наклонился пониже, погрузив руку в воду до самого плеча и ощупывая корягу. Фауна водоема его поползновения демонстративно игнорировала. Эрик был настойчив и, не щадя себя, обследовал каждую нору. В одной даже кто-то пошевелился и попытался шустро спастись бегством. Уже сомкнулись пальцы на скользкой шкуре, и извивающийся хвост взметнулся над поверхностью, когда стало очевидно, что пленный абсолютно несъедобен. Отшвырнув ужа и проводив его кратким напутственным словом, Эрик старательно вымыл руки в озере. Это не помогло. Память о пойманном была въедливой, как нечистая совесть. Он снова вымыл руки, но это снова не решило проблему. Похоже, на него было наложено проклятие хватать голыми руками всякую гадость. Успокоив себя мыслью, что химии неизвестны случаи, когда запах технически не поддавался бы выветриванию, смыванию и оттиранию мыльным камнем, незадачливый добытчик дополнил свой боевой арсенал еще одним крылом и упорно пошарил в углу, взбаламутив ил и песок. Он так увлекся своим занятием, что шаги у него за спиной и долгожданная активность среди донных камней случились одновременно и неожиданно, как, собственно говоря, всегда случаются все неприятности. Через мгновение он уже стоял втянув голову в плечи и прижимая к сердцу руки, с которых гроздьями свисал улов, и с горечью сознавая, что возлюбленная находится в двух шагах, и он даже слышит ее мелодичный голос, а сам между тем не может ни повернуться, ни сказать ей пару ласковых слов. Раки задумчиво отжевывали пальцы, справедливо рассудив, что это занимательнее мертвых куриных крыльев, которым эти манипуляции были бы безразличны. Эрик пытался украдкой стряхнуть их, но боялся совершить чересчур приметное движение и позволить любимой девушке увидеть его столь явно не на высоте положения.
Между тем, Кристина Дайе рассыпалась мелким бисером и была столь сладкоречива, будто это она заманила Эрика в подземелье и строила планы по покушению на его скромную невинность. Призрак оперы едва удержался, чтобы не потрясти головой, очищая слух от странных помех. В голове что-то щелкало, но не складывалось. Кристина Дайе, поющая дифирамбы и источающая яд тонкой лести, с трудом вписывалась в систему его представлений о мире. Но тем не менее, она определенно сменила гнев на милость, раз взяла себе за труд разыскать его и осыпать комплиментами, сладкими, как ярмарочный сахарный петушок. Или - предположил Эрик, стараясь оставаться пессимистом - горячая вода больше не течет, и гостья пришла попросить его взглянуть почему. Стыдясь и краснея, он чуть-чуть повернул голову, не в силах сражаться с искушением уточнить, действительно ли суровая судьба прервала процесс купания на самом интригующем месте, но воображение тут же услужило ему, подсунув образ Кристины Дайе в коликах от веселья, когда она взглянет ему в лицо – то бишь, на его руки в усато-хвостатой бахроме. Уставившись прямо в насмешливые рачьи глаза, Эрик невпопад проворчал маловразумительное обещание хорошо обращаться с гостьей и всячески ей угождать. Особенно убедительно прозвучало клятвенное заверение, что бояться его у Кристины нет никаких оснований. За спиной у него воцарилось напряженное молчание. Видимо, теперь гостья пыталась вписать в свои представления о вселенной причины, по которым ей не следует бояться застывшего по колено в воде человека, так виновато сгорбившегося под театральным плащом, словно он пытался развоплотиться до состояния чистого эфира. Будь в ней капля рассудительности, она в свою очередь поклялась бы в своей безобидности и пообещала не причинять ему никакого вреда.
Эрик в свою очередь ощущал, как его терпение, в котором цепкие клешни проделывали дыру за дырой, плавно, но неотвратимо подходит к концу. Еще пять минут назад он испробовал бы свою сувенирную удавку на любом, кто высказал бы еретическое предположение, что он будет нетерпеливо дожидаться, пока возлюбленная закончит монолог и удалится. Почуяв слабину, мадемуазель Дайе с энергией инквизитора вырывала у него обещание за обещанием. Эрик скрипел зубами, но соглашался, бочком передвигаясь в сторону вожделенной суши. Пятидневного заключения, которые она выторговала, было маловато для осуществления всех планов, но Эрик и сам не намеревался особо затягивать процесс, добродетель долготерпения была ему чужда. Он торжественно поклялся по истечении этого срока отпустить ее на все четыре стороны, мечтая со всей пылкостью своей натуры, чтобы гостья наконец осознала несвоевременность начатого разговора и взяла курс на свою комнатку. В голосе его зазвучало неприкрытое отчаяние, нежданно сослужившее добрую службу. За спиной явственно послышался вздох, преисполненный сострадания. Нежное сердце юной мадемуазель Дайе дрогнуло, и она как будто прониклась всей тяжестью его положения. Эрик втайне возликовал. Перс всегда утверждал, что сочувствующая женщина это уже практически завоеванная женщина, даже если она только что одолжила тридцать су на извозчика, потому что ты проигрался в пух и прах. Мнению Перса Эрик доверял, ведь любовных побед у того было не счесть. По его словам.
Заметно перекошенным, достойным парализованного калеки кивком предложив притихшей от нахлынувших чувств девушке проследовать в комнату, Эрик с облегчением выбрался на берег. Повизгивая и наскоро отдирая улов, у которого были собственные представления о том, кто тут ловец, а кто рыбка, он освободился из плена. Вместо волнительного предвкушения он испытывал ужасную усталость и желание пойти часок-другой прикорнуть на кушетке. Ничего более утомительного, чем подготовка к романтическому ужину при свечах, с ним еще не случалось.
Поставив на огонь кастрюльку и вывалив на кухонный стол лениво шевелившееся содержимое корзины, Эрик достал поваренную книгу. Как правило, ужин доставался ему в уже готовом для употребления виде: стащенный в кухне или заботливо доставленный другом из ресторана. Но бывали и исключения. Открыв книгу на букве «р» и вдумчиво пошевелив губами, Эрик со всей серьезностью прочитал рецепт от и до. Рука, уже потянувшаяся за молоточком, повисла вдоль тела с трагической безнадежностью, и Эрик всем сердцем пожалел, что не пригласил к ужину Перса, чье общество пусть и нарушило бы интимную атмосферу свидания, но бесценные услуги, которые мог оказать этот сильный, волевой человек, перевесили бы нанесенный романтике ущерб. С досадой бросив молоток в ящик стола, Эрик посолил воду и, не придумав, чем бы еще потянуть время, возвел глаза к потолку и попытался разбудить в себе жажду мести. Эти твари только что пытались отщипнуть ему пальцы. Эта мерзко копошащаяся живность выставила его круглым дураком перед любимой девушкой. Раздувая в себе слабую искру ненависти, Эрик поймал одну из жертв за жесткую пластинку хвоста и приподнял над кипятком. Рак одарил его умоляющим взглядом немигающих черных бусинок, и искра потухла, не успев как следует разгореться. Тот, кто в своих фантазиях наводил ужас на могущественных королевских особ, держа их в страхе и почтении, и тайком сочинял авантюрный роман «Человек без лица при дворе падишаха», спасовал перед членистоногим противником, который, будь у него таковая возможность, без колебаний отправил бы Эрика в суп, приправил укропом и уселся читать газету, дожидаясь, пока тот сварится. Изнывая от жалости к самому себе, несчастный повар посадил нервно подергивающийся ужин на салфетку и затосковал. Не считая себя пацифистом и даже доказав крутость своего нрава, перетравив стрихнином всех крыс в окрестностях своего жилища, Эрик все же не готов был к такому открытому проявлению садизма, чтобы кипятить кого-либо живьем.
Пока он медитировал над очагом, проголодавшаяся и порядком соскучившаяся от ничегонеделания Кристина Дайе застенчиво приоткрыла двери кухни. Взгляд нежно-голубых глаз выдавал жалость и легкую тревогу, словно она подозревала, что печально влюбленный учинил над собой в ее отсутствие нечто ужасное. Убедившись, что похититель благополучен и поглощен изучением сборника кулинарных шедевров, она несколько смутилась. Покашливая, чтобы скрыть переполнившую ее неловкость, девушка с деланной бравадой прошествовала к столу и, решив не быть отныне бесполезным нахлебником, со спокойным упорством человека, по десять часов в день упражняющегося в вокальных этюдах, начала отправлять приговоренных в кипяток. Эрик вскрикнул и попытался задержать мучительную казнь, перехватив руку палача. Ноздри Кристины затрепетали, и сама она странно побледнела. Жалостливое выражение на ее лице усилилось стократ, и к нему примешалось нечто другое, уныло обреченное, словно ей положили на блюдце сливочное пирожное, случайно смазав пальцем завиток кремового навершия.
Эрик убрал руки за спину, но было поздно. Шустрый трофей уже отомстил за свой потревоженный послеобеденный сон. Оправдываться было поздно, тем более, что Кристина Дайе уже опомнилась и натянула идеально вежливое выражение лица, приличествующее хорошо воспитанной молодой особе. Эрику, обреченно усевшемуся на стул, прекратив всякие попытки сопротивляться неизбежному, оставалось только наблюдать за тем, как проявляя недюжинную сноровку, гостья топит свои жертвы, не испытывая ни крупицы неуверенности и угрызений совести. Напротив, она даже довольно улыбнулась, прикрыв крышкой дело рук своих, и оглянулась, явно ожидая похвалы. Эрик похвалу процедил, впервые порадовавшись, что под материей, прикрывавшей лицо, не видно исказившей его гримасы. Решительность возлюбленной произвела на него впечатление, хотя и несколько двойственное: она приятно волновала кровь, но вызывала опасения, что если понадобится – Кристина Дайе применит ее и в делах иного рода, и несдобровать тому, кто осмелится нарушить ее планы на будущее. Между тем, как именно этим Эрик и хотел бы заняться.
За ужином Кристина с аппетитом съела несколько раков и куриное крылышко. Эрик благоразумно не рискнул притронуться к капризной пище. В его воображении логическая цепочка последних событий легко экстраполировалась до батальной сцены: гостеприимный устроитель торжественной трапезы бесплодно сражается с жестким панцирем и, наконец, извозившись в бульоне, роняет себе на колени бренные останки упорного врага. Он предпочел быть скромным зрителем, тем более, гостья управлялась достаточно ловко и смотреть на нее было приятно.
Разговор не клеился, хотя он честно ввернул свою репризу про привезенное из Кенигсберга токайское. Пропустив мимо ушей совершенный ради нее подвиг, Кристина тонко намекала, что существовал и иной способ сообщить ей о своих чувствах, кроме заключения в зловещей темнице. «Темницу» Эрик, в глубине души гордившийся своим домом, мысленно пообещал однажды ей припомнить. Намеки и иносказания, которыми щедро сыпала гостья, повергали его в трепет, он не был уверен, что правильно понимает, куда она клонит, но, вспоминая поучения своего более опытного друга, внутренне холодел. Все шло к тому, что сроки уплаты первого взноса контрибуции, взимаемой в пользу победившей стороны, он уже пропустил. В лучшем случае, этот взнос выражался бы в коробке бельгийского шоколада. В худшем – ему следовало бы плотнее заняться устройством карьеры своей протеже и быть понастойчивее, продвигая ее на ведущие партии. Возможно, горстка пепла, оставшегося от контракта мадам Карлотты, по мнению юной певицы, была бы самой достойной оправой для сердца, которое он ей предложил. О том, что благосклонность мадемуазель может измеряться в каратах, Эрик даже думать не хотел. Такое мог сболтнуть только Перс, и то осмелев после бутылки шардоне. Тем не менее, вырвавшийся у него в сердцах ответ граничил с невежливостью, и он сам устыдился того, как двояко можно истолковать сомнительный афоризм, что некоторым приходится довольствоваться тем, что можешь получить. Судя по потемневшему личику сотрапезницы, она восприняла его совершенно правильно – на свой счет. Хотя Эрик от всей души понадеялся, что она припишет сказанное его неприхотливой скромности и неверию в свои таланты покорителя сердец.
Ужин подошел к концу, на столе оставались только пустые раковины панцирей и полуистаявшие розовые свечи, которые распространяли густой лавандовый дух, как в комоде с шерстяными чулками. Эрик тяжело вздохнул. Он сделал все, что мог. И даже кое в чем преуспел, - а что не все сложилось, как задумано, так иначе в жизни и не бывает, он не собирался казниться из-за пары досадных эпизодов, которые наверняка уже преданы забвению. Шансов на выживание было маловато, но ужин съеден, из романтической обстановки выжато по максимуму, подарки вручены, хотя и восприняты без должного энтузиазма, - отступать было некуда, позади только верный Перс, который изведет подколками, если он, Эрик, сейчас струсит.
Мысленно распростившись с жизнью и поднявшись из-за стола, он тщательно отрепетированным, элегантным жестом предложил Кристине руку. Девушка подозрительно покосилась на нее, но не отвергла, и сердце влюбленного совершило радостный кульбит. Галантно распахнув перед спутницей дверь, он переждал овладевший ею приступ легкой застенчивости, крепко удерживая ее руку в своей, и медленно, с достоинством объяснил: «Это моя спальня», а затем поднял глаза и промямлил уже совсем другим, потерянным тоном: «Здесь довольно… э… любопытно».
Когда Перс успел втащить туда и собрать гроб, Эрик не знал, но выглядел тот совсем как настоящий: угрюмо-черный и с алым парчовым балдахином. Балдахин смотрелся нарядно и уютно поблескивал золотым шитьем. Гроб выглядел несколько хуже и будил мысли о вечном.
Пока Кристина Дайе восстанавливала дар речи, Эрик мрачно размышлял о том, как тяжело ему будет обходиться без единого друга после того, как последнего он придушит. Тем не менее, святая убежденность, что ябедничать некрасиво, пусть даже склонный к дурацким шуткам товарищ и заслужил трепку, подтолкнула его пробормотать, доконав и без того треснувшийся по швам романтический момент: «Я сплю в нем, вообще-то».
Кристина была мужественной девушкой, поэтому, отдавая дань хорошему тону, почти не заикаясь похвалила обивку и даже одобрительно потрогала ее кончиком пальца. Руку она отдернула только, когда ненадежная конструкция из папье-маше дала крен на один борт. Эрик решил не снисходить до объяснений, тем более, придумать их слету было не так-то просто. Растеряв весь энтузиазм, он уныло поплелся вслед за спутницей, которая осматривалась, словно попала на экспозицию античных редкостей, и уже нацеливалась на рукописи его симфонии. Вечер угрожал вновь окончиться музицированием, и хотя Эрик и пообещал, что именно этому занятию будет посвящен их совместный досуг, он не подразумевал этого так уж буквально.
Однако ученица тоже, как выяснилось, не испытывала острого желания сразу после ужина заняться вокалом. Сделав небольшой крюк, она миновала орган, держась от него на безопасном расстоянии, и с точностью ястреба, пикирующего на полевую мышь, извлекла другую рукопись, менее возвышенную и не испещренную диезами и бемолями. В глазах у нее впервые вспыхнул живой интерес. Эрик смешался, чувствуя себя мальчишкой, пойманным за кражей варенья. В отличие от грозной симфонии, его литературный опус нельзя было назвать серьезным и высокодуховным. Приключения шпиона и наемного убийцы на службе у восточного правителя, полные амурных похождений, интриг, политических покушений и дьявольских козней впитали в себя все фантазии, которыми он развлекал себя за годы добровольного заточения. Такое не стыдно было показать Персу, и даже почитать вслух главку-другую, посмеиваясь над ехидными комментариями, которыми удостаивал творение друг, считавший себя знатоком персидских реалий, хотя выезжал из Парижа всего раз, и то навестить тетушку в Блуа. Но Кристине Дайе – показать такое Кристине Дайе было все равно, что признаться во всех своих слабостях сразу, все равно что крикнуть во весь голос, что он немолод и одинок, неуверен, беззащитен и погружен без остатка в мир своих грез, где ему все подвластно и всегда сопутствует успех. «Можно?» - спросила она, трепеща от нетерпения и любопытства. Хорошее воспитание заставило ее дождаться ответа, прежде чем открывать. А сказать ей: «Ни за что!» у Эрика не повернулся язык. Она мгновенно уткнулась в рукопись, не пытаясь даже жаловаться на мелкий неразборчивый почерк, похожий на зубья обломанного гребешка. Эрик помедлил, но раз уж все равно к прежним планам возврата не было, принес убранную с глаз долой перед свиданием керосиновую лампу – не портить же девочке зрение, щурясь под свечой.
«Я могу почитать вслух, если вы устали», - предложил он через некоторое время, потому что наблюдать со стороны, как она погружена в мир, который он считал своим, и бродит по нему одна, было невыносимо. Кристина Дайе молча протянула ему рукопись и подвинулась, предлагая присесть рядом, чтобы можно было читать вполголоса. Сама она не произнесла ни слова, а Эрик понимал, как легко вспугнуть неосторожным звуком чувство причастности к миру, где никогда не бывал, а все-таки слышишь, как постукивают по пыльной дороге копыта лошади, несущей загадочного всадника в черном, по следу которого движутся неясные тени асассинов, готовых жестоко расквитаться за смерть афганского короля. Она прикрыла глаза, приобщаясь к чьей-то захватывающей, увлекательной судьбе – одинокая, неуверенная, беззащитная и уже подобравшая кинжал, который обронил таинственный незнакомец в черном, спасаясь от погони, чтобы однажды, приподняв вуаль и с вызовом встретив его взгляд, достать его из-за корсажа и вернуть со словами «Я была там. И знаю о тебе все».